Кое-что из теории бродячих сюжетов. Бродячие сюжеты

Кое-что из теории бродячих сюжетов

Байки после третьей

Изучая курс литературоведения в Дальневосточном государственном университете, я познакомился с теорией «бродячих сюжетов», согласно которой, все истории, рассказанные в литературе, придуманы давным-давно, и просто «кочуют» из одного поколения в другое, из одной страны в другую, от одного автора к следующему. Причем, не всегда последнего можно обвинить в плагиате. Назовем его «добросовестно заблуждающимся».
Об этом случае я впервые услышал в далеких 80-х прошлого столетья. В одной из молодежных приморских газет я прочел интересную историю, которая, по-видимому, стала таким же «бродячим сюжетом», обрастая дополнительными подробностями, чаще с местным уклоном, причем рассказчики клянутся и божатся, что это произошло с ними или их друзьями.
Что ж, настал и мой черед пересказать ее в своей интерпретации.

По грунтовой дороге, ведущей через сопки по направлению к приморскому городку Арсеньеву, на видавшем виды «жигуленке» ехали престарелого возраста супруги. Ехали по-стариковски, не превышая 40 километров в час. Да и особо на той дороге разогнаться было невозможно: лесовозы, перевозящие предназначенную на экспорт в Японию древесину, набили изрядную колею, а джипов в то время, кроме УАЗов, даже в Приморье не было.

Огибая очередной закрытый поворот, водитель вдруг резко затормозил, да так, что его задремавшая супруга чуть не «клюнула» головой в лобовое стекло.

– Ты чего, старый, одурел. – заворчала было жена, но взглянув на побледневшего как смерть супруга, перевела взгляд на дорогу.

А там, перегородив поперек проезжую часть, лежало огромное, почти в человеческий обхват, 5-метровое бревно. Вокруг него столпились около десятка злых, в рваной одежде мужиков.

Старики, не сговариваясь, закрылись изнутри, но «разбойники» даже не взглянули на подъехавшую машину. Посидев в «жигуленке минут пятнадцать и не дождавшись активных действий, старик открыл дверь и вылез из машины. На не крепких ногах подошел к толпе и спросил, что случилось. Мужики, нервно потягивая курево, сначала отмалчивались и только потом рассказали, что произошло.

Сотрудники одного из проектных институтов решили провести выходные на природе и, что называется, с пользой для здоровья. Тем более, что тот год выдался урожайным на кедровые орехи.

Прибыв на место, размяли затекшие после долгого сидения в машинах ноги и рванули наверх, к вершине высоченной сопки. С трудом поднялись на приличную высоту, огляделись. Кедрач был, а почти у самого склона стоял такой красавец-кедр, что, как говорится, можно было и шапку уронить, посмотрев на его вершину. Он был прямо-таки усеян крупными шишками.

Для успешного начала шишкобоя осушили пару-тройку беленькой, закусили, а потом задумались: а кто полезет на дерево? Веревок не захватили, только мешки. Внизу веток не было, а карабкаться по смолистому стволу охотников не нашлось. И тут один из компаньонов увидел неподалеку лежащее здоровенное бревно: как видно, кто-то из их предшественников решил вопрос кардинально, попросту спилив понравившееся дерево.
Мысль использовать находку как таран возникла сразу у нескольких разгоряченных алкоголем проектировщиков: «А чего… Врежем им посильнее по дереву, шишки и осыпятся!»

Преодолев земное притяжение после сытной трапезы, компаньоны разделились на две примерно равные по силе группы и, кряхтя, взвалили тяжеленную махину себе на плечо, встав с обеих сторон. Взявший на себя роль рулевого начальник отдела, стоявший в первой паре, скомандовал: «Ну, с Богом!» и они, набирая скорость, устремились по направлению к кедру.

Когда до цели оставались считанные шаги, «рулевой» наступил ногой на крупную шишку, лежащую на земле, и вся процессия, по инерции ускоряясь для решающего удара, перед самым деревом чуть изменила направление движения. Короче, они промахнулись и, наращивая скорость, побежали по крутому склону вниз. Задние заорали: «Бросай бревно!», на что «бригадир», задыхаясь от бега и страха, рыкнул: «Я тебе брошу! Перемелет, твою мать!»

Преодолев не менее трехсот метров, вся группа, оставляя за собой приличную просеку из примятого кустарника, выбежала на дорогу, и только здесь смогла остановиться. Уже и не помнили, как сбросили ненавистное бревно. Одежда висела клочьями на всех. Хмель тоже улетучился из головушек незадачливых шишкобоев. В душе каждый переживал только что совершенный спуск… Снова лезть наверх не захотел никто.

Мотив как первоэлемент сюжета. Теория «бродячих сюжетов» А.Н. Веселовского

мотив (лат. moveo – двигать) – устойчивый формально-содержательный компонент текста, способный повторяться в пределах творчества одного писателя, а также в контексте мировой литературы в целом. Мотивы способны повторяться. Мотив является устойчивой семиотической единицей текста и обладает исторически универсальным набором значений. Для комедии характерен мотив “quid pro quo” («кто про что»), для эпопеи – мотив странствия, для баллады – фантастический мотив (явление живого мертвеца).

Мотив более чем другие компоненты художественной формы соотносится с мыслями и чувствами автора. Согласно Гаспарову, «мотив – смысловое пятно». В психологии мотив – побуждение к поступку, в теории литературы – повторяющийся элемент сюжета. Одни исследователи относят мотив к элементам фабулы. Такой вид мотива называют повествовательным. Но в мотиве может повторяться и какая-либо деталь. Такой мотив называют лирическим. Повествовательные мотивы имеют в своей основе какое-либо событие, они развёрнуты во времени и пространстве и предполагают наличие актантов. В лирических мотивах актуализируется не процесс действия, а его значимость для воспринимающего это событие сознания. Но оба вида мотива характеризуются повторяемостью.

Важнейшей чертой мотива оказывается его способность быть полуреализованным в тексте, его загадочность, незавершённость. Сферу мотива составляют произведения, отмеченные невидимым курсивом. Внимание к структуре мотива позволяет глубже и интереснее рассмотреть содержание художественного текста. Один и тот же мотив звучит у разных авторов по-разному.

Исследователи говорят о двойственной природе мотива, имея в виду, что мотив существует как инвариант (содержит устойчивое ядро, повторяющееся во многих текстах) и как индивидуальность (у каждого автора мотив свой в плане воплощения, индивидуального приращения смысла). Повторяясь в литературе, мотив способен приобретать философскую наполненность.

Мотив как литературное понятие вывел А.Н. Веселовский в 1906 г. в своей работе «Поэтика сюжетов». Под мотивом он предполагал простейшую формулу, отвечающую на вопросы, которые природа ставит человеку, и закрепляющую особенно яркие впечатления действительности. Мотив определялся Веселовским как простейшая повествовательная единица. Признаками мотива Веселовский считал образность, одночленность, схематичность. Мотивы, по его мнению, нельзя разложить на составные элементы. Комбинация мотивов образует сюжет. Таким образом, первобытное сознание продуцировало мотивы, которые образовывали сюжеты. Мотив – древнейшая, первобытная форма художественного сознания.

Веселовский попытался выявить основные мотивы и проследить их комбинацию в сюжеты. Учёные-компаративисты попытались проверить соотношение сюжетных схем. При это сходство оказывалось весьма условным, потому что учитывались только формальные элементы. Заслуга Веселовского заключается в том, что он выдвинул идею «бродячих сюжетов», т.е. сюжетов, кочующих во времени и пространстве у разных народов. Это можно объяснить не только единством бытовых и психологических условий разных народов, но и заимствованиями. В литературе XIX века был распространён мотив самоустранения мужа из жизни жены. В России герой возвращался под собственным именем, инсценировав собственную смерть. Повторялся костяк мотива, который определял типологическое сходство произведений мировой литературы.

Сюжеты бродячие

СЮЖЕТЫ БРОДЯЧИЕ — устойчивые комплексы мотивов, составляющие основу устного или письменного произведения, переходящие из одной страны в другую и меняющие свой художественный облик в зависимости от новой среды своего бытования. Сюжет (см.) данного произведения, порой даже его фабула (см.), бывает настолько устойчив, что на всем пути остается почти неизменным; варианты же его, возникающие в зависимости от бытования сюжета в различных странах, дают возможность определить, путем сличения их, всю историю С. б. (Употребление терминов «сюжет» и «фабула» применительно к С. б. закреплено в литературоведении А. Веселовским и сохраняется в этой статье в тех же значениях).

Таковы С. б. рассказов и притч из сборников «Панчатантра» («Калила и Димна»), «Деяния римские», «Тысяча и одна ночь», басен Эзопа, отдельных сказок, легенд, преданий и пр. В течение тысячелетий они не утрачивают единства структуры, обрастая, однако, на своем пути все новыми и новыми вариантами. Свойственные отдельным странам различия социально-экономического строя, языка, национальности, быта, культуры, религии кладут свой отпечаток на данный С. б., но не изменяют его целиком.

Примером преимущественно книжной передачи С. б. могут служить сюжеты в сборнике «Панчатантра»; они переносятся, как было установлено, с Востока на Запад и, преодолевая века и пространства, доходят до наших дней. Так обр. даже при письменной передаче круг взаимовлияний, бытований и распространений С. б. может быть почти бесконечным. Примеры устной передачи С. б. мы видим в новелле (фабльо) и сказке.

Особенно типичные примеры бытования С. б. дает сказка (см.). Такова напр. русская сказка о Шемякином суде, родиной к-рой (согласно исследованиям) является Восток, а именно Индия, и параллели к-рой можно видеть в тибетском сказании, в сказке о каирском купце, в современных персидских сказках, в итальянских новеллах Джовании Серкамби, в английских стихах о водовозе Бусотто и т. д. Так же прочны С. б. и в баснях, но здесь преобладает письменная передача.

Обычно С. б. каталогизируются двумя способами. Одни исследователи кладут в основу каталога какой-либо особенно популярный сборник сказок («Сказки бр. Гримм») или новелл («Декамерон»), подбирая к нему параллели. Другие распределяют С. б. по определенным тематическим рубрикам, выделяя напр. следующие типы С. б.: героические, повествующие гл. обр. о славных подвигах героев, витязей, богатырей и пр.; таков напр. С. б. «бой отца с сыном» и пр.; мифологические или волшебно-сказочные, в основу к-рых легли предания о змеях, волшебных птицах, чудо-девице, скатерти-самобранке и пр. персонажах и предметах волшебных сказок; таков напр. С. б. в сказках и былинах о Змее Горыныче и спрятанной смерти и пр.; сказочно-бытовые, повествующие о бытовых явлениях, нашедшие отражение в сказке; таковы С. б. о мачехе и падчерице, о похищении жен и девушек как отголосок обычая «умыкания» и пр.; новеллистически-бытовые (сатирически-бытовые); таковы С. б. в ряде анекдотов о глупцах, в новеллах о вероломных женах и вдовах, в сказках про попа и мужика и пр. Разумеется, оба способа классификации С. б. в равной мере условны.

Разрешение проблемы происхождения и развития С. б. связано с историей фольклора в целом.

В 40-х гг XIX в. господствовавшая мифологическая школа стремилась объяснить совпадение в сюжетах эпоса, мифов, сказок сохранением в них общего достояния «родственных» народов. Однако наличие и у «неродственных» народов многих вариантов одного и того же сюжета, несомненные исторически засвидетельствованные факты передачи сюжетов из одной страны в другую привели к тому, что доводы мифологов о наследственности С. б. перестали быть убедительными. Существование и бытование С. б. начали объяснять заимствованием сюжетов с Востока, преимущественно из Индии. Так возникла школа заимствования (Бенфей и др.), подвергшая справедливой критике построения «мифологов». Антропологическая школа (Тэйлор) в свою очередь выступает против односторонностей школы заимствования, указывая, что совпадение сюжетов наблюдается в фольклоре народов, исторически не имевших общения, и может быть объяснено полигенезисом С. б. при наличии одинаковой ступени культурного развития соответствующих народов. С 70-х гг. интерес к С. б. начинает возрастать, и к 90-м гг. школа заимствования занимает первенствующее положение. Изучая все возможные варианты сказок, повестей и пр., школа заимствования (особенно среди финских ученых) пытается приложить к фольклору методы реконструкции, выработанные сравнительно-историческим языковедением (см.). Основной целью исследования становится нахождение «праформы» (первоосновы) сюжета. Схематизм и чрезмерное увлечение изучением сюжетных схем, поиски формул и игнорирование самого сюжета, конкретной обстановки его бытования, при обилии материалов, превращает научную работу финской школы в технические справочные указатели, в каталоги формул, лишенных реального исторического содержания.

Советская фольклористика, разумеется, не отрицает исторического факта передачи отдельных С. б. из одной страны в другую. Но, встречаясь со сходством сюжетов в фольклоре разных народов, она учитывает не только возможность заимствования, но и возможность совпадения такого рода сюжетов в результате непосредственного народного творчества, развившегося в сходных политических, социально-экономических и культурно-бытовых условиях каждой страны. Вместе с тем она стремится выявить творческую переработку и тех С. б., факт исторической передачи к-рых не подлежит сомнению.

Библиография: Савченко С. В., Русская народная сказка (История собирания и изучения), Киев, 1914; Буслаев Ф., Перехожие повести и рассказы в книге автора: Мои досуги, ч. 2, М., 1886; Веселовский А. Н., Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, СПБ, 1872; Его же, Разыскания в области русского духовного стиха, VI—X, СПБ, 1883 (Записки имп. Академии наук, т. XLV, СПБ, 1883); Его же, Поэтика, т. II, вып. I. Поэтика сюжетов (1897—1906), Собр. сочин. В. Серия I, т. II, вып. I, СПБ, 1913; Пропп В., Морфология сказки, Л., 1928; Панчатантра, Избранные рассказы, М., 1930; Сумцов Н. Ф., Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах, Харьков, 1898; Шор Р. О., Народные анекдоты о глупцах в индийской дидактической литературе, сб. «Художественный фольклор», вып. IV—V, М., 1929; Benfey T., Vorwort zum «Pantschatantra», Lpz., 1859; Clouston W. A., Popular tales and fictions, their migrations and transformations, 2 vls., Edinburg, L., 1887; Paris G., Les contes orientaux dans la litterature francaise du moyen age, P., 1875 (русск. пер. под назв. «Восточные сказки в средневековой французской литературе», пер. Л. Шепелевича, Одесса, 1886); Cosquin E., Contes populaires de Lorraine, compares. 2 vls., P., 1886; Aarne A., Verzeichnis der Marchentypen, Helsinki, 1910 (рус. пер. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне — Н. П. Андреева, Л., 1929); Grimm J. u. W., Anmerkungen zu den Kinder und Hausmarchen, Neu bearb. v. J. Bolte u. G. Polivka, 4 Bde, 1913—1930; Landau M., Die Quellen des Dekameron, 2. Aufl., Stuttgart, 1884; журн. Финлядск. Академии наук «F. F. Communications», где помещены многочисленные монографии об отдельных С. б. См. также «Сказка», «Фабльо», «Тысяча и одна ночь».

Источники:

http://www.stihi.ru/2017/06/02/5552
http://studopedia.ru/10_305111_motiv-kak-pervoelement-syuzheta-teoriya-brodyachih-syuzhetov-an-veselovskogo.html
http://gufo.me/dict/literary_encyclopedia/%D0%A1%D1%8E%D0%B6%D0%B5%D1%82%D1%8B_%D0%B1%D1%80%D0%BE%D0%B4%D1%8F%D1%87%D0%B8%D0%B5