Д.В. Философов Литературная летопись
Летопись Лаврентьевская
Летопись Лаврентьевская – летопись XIV в., сохранившаяся в единственном пергаменном списке (ГПБ, F.п.IV.2), переписанном в 1377 г. монахом Лаврентием по заказу великого князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича. Текст Л. доведен до 6813 (1305) г. В шести местах обнаруживаются пропуски текста: 1) 6406 (898) – 6430 (922) гг.; 2) кон. 6596 (1088) – нач. 6597 (1089) гг.; 3) нач. 6705 (1197) г.; 4) 6711 (1203) – 6713 (1205) гг.; 5) 6771 (1263) – 6791 (1283 ) гг.; 6) 6795 (1283) – 6802 (1294) гг. Первый и пятый пропуски являются следствием утраты листов в рукописи; второй, третий и четвертый, очевидно, принадлежат самому писцу рукописи (Лаврентию) или его непосредственному предшественнику; происхождение шестого пропуска спорно: он мог быть отражением дефекта в непосредственном оригинале или в самой рукописи. Явно не на месте (даже если оно принадлежало летописному тексту), посредине статьи 6604 (1096) г., помещено в Л. Поучение Владимира Мономаха, не читающееся ни в каких других рукописях. Начальные 40 листов Л. написаны уставным почерком, дальнейшие – полууставом, но три листа рукописи (л. 157, 161 и 167) написаны не до конца (хотя текст их последовательно продолжается на следующих листах), иным, чем перед ними (уставным), почерком, на пергамене с иной разлиновкой строк. Л. принадлежала до начала XVIII в. владимирскому Рождественскому монастырю, затем была привезена в Петербург, а в 1792 г. приобретена А. И. Мусиным-Пушкиным, подарившим ее затем Александру I (рукопись была помещена в Публичную библиотеку). Уже в 1804 г. была предпринята первая попытка издания Л., но она не была доведена до конца, второе издание (1824 г.) также не было завершено; первое полное издание Л. (в ПСРЛ) осуществлено в 1846 г.
Со времени ее открытия для науки Л. постоянно привлекала внимание историков. Ею широко пользовался (наряду с двумя другими «харатейными» летописями – Летописью Новгородской первой по Синодальному списку и Троицкой) Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» (именуя ее «Пушкинской» – по имени владельца). До конца XIX в. исследователей Л. особенно привлекала ее начальная часть – содержащаяся в ней Повесть временных лет в редакции Сильвестра. Первой работой, посвященной Л. в целом, было исследование И. А. Тихомирова, пытавшегося определить отдельные источники Л. – «сказания» и «походные заметки»; он пришел к заключению, что в Л., «кроме Повести временных лет и южнорусских летописей, вошли известия, записывавшиеся сначала по преимуществу во Владимире (до смерти Всеволода III), а потом в Ростове, Суздале и Твери; есть также несколько известий костромских и ярославских, переяславских и рязанских».
На новую почву вопрос о происхождении Л. был поставлен А. А. Шахматовым в его отзыве на работу И. А. Тихомирова. А. А. Шахматов указал, что Л. не только сама представляла собою свод (это понимал и И. А. Тихомиров), но и основывалась на более ранних сводах. Для определения этих сводов-протографов необходимо было поэтому сравнить Л. с другими ранними летописями, и прежде всего с Летописью Радзивиловской и Летописью Троицкой. Такое сравнение обнаружило, что Л. особенно близка к Троицкой, Радзивиловская также сходна с Л. (вплоть до 6711 (1203) г.), однако в отличие от Троицкой, Радзивиловская на всем протяжении имеет редакционные отличия от Л. А. А. Шахматов сделал отсюда вывод, что в основе Л. – Троицкой и Радзивиловской (и сходных с нею летописей) лежал Владимирский летописный свод кон. XII – нач. XIII в., но в разных редакциях. Различие в изложении событий после смерти Андрея Юрьевича Боголюбского (1175 г.) дает основание предполагать, что в основе Л. лежала более ранняя редакция Владимирского свода (1185 г. – по А. А. Шахматову, 1177 и 1193 гг. – по М. Д. Приселкову), еще не отразившая тенденциозных добавлений, связанных с политикой Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (добавления имени Всеволода к известиям о его брате Михалке), а в основе Радзивиловской – более поздняя (Владимирский свод начала XIII в., дошедший через посредство Переяславского свода 1216 г.). Сопоставление Л. с Летописью Ипатьевской также обнаружило совпадения между ними, но гораздо более редкие. А. А. Шахматов объяснял их отчасти взаимными влияниями северно-русского и южнорусского (отразившегося в Ипатьевской летописи) летописания XII–XIII вв., отчасти же тем, что источником Л. и Ипатьевской (не отразившимся на Радзивиловской) был общерусский летописный свод – Полихрон начала XIV в. Влиянием Полихрона начала XIV в. А. А. Шахматов объяснял и совпадение двух известий (6725 г. и 6731 г. – начало битвы на Калке) Л. и НIЛ.
Важное место в исследованиях Л. занимает работа М. Д. Приселкова. Проанализировав заключительную часть Л., М. Д. Приселков пришел к выводу, что свод 1305 г., лежащий в основе ее, был не митрополичьим сводом начала XIV в. (Полихроном), а великокняжеской летописью владимиро-тверского князя Михаила Ярославича – ряд известий из семейного летописца тверского князя содержится в конце Л. Он также отверг объяснение сходства Л. с Ипатьевской отражением в них Полихрона. Текст Ипатьевской летописи доходил до конца XIV в.; наличие сходных известий в обоих летописях (почти все они читаются также и в Радзивиловской) естественнее всего может быть объяснено взаимными влияниями северного и южного летописания в XII–XIII вв. Осуществленная им реконструкция Троицкой летописи позволила М. Д. Приселкову сопоставить Л. и Троицкую на всем их протяжении и установить, что они сходны вплоть до 6813 (1305) г. – т. е. до кончания Л. Он пришел к выводу, что в обеих летописях отразился владимирский великокняжеский свод 1305 г.; Лаврентьевский список 1377 г. может рассматриваться как «простая копия», старательное, но не всегда удачное воспроизведение «очень ветхого экземпляра свода 1305 г.». Тот же самый свод 1305 г. был положен и в основу свода 1408 г. – Троицкой летописи.
Выводы М. Д. Приселкова были в основном приняты в научной литературе последующего времени. Свод 1305 г., дошедший в составе Л., отражал владимирскую летописную традицию, но она была довольно сложной. В основе Л. лежало несколько владимирских сводов XII–XIII вв., опиравшихся на различные источники. Южные известия XII в. восходили во владимирском своде XII в. к летописанию Переяславля Южного, где княжили близкие родичи владимирских Мономашичей, и, возможно, также к его киевской переработке. Северное летописание в Л. также было неоднородным – уже с начала XIII в. в известиях Л. слито собственно владимирское летописание (связанное с сыном Юрием и Ярославом Всеволодовичами) и летописание Ростова (где княжил старший сын Всеволода Большое Гнездо Константин, первоначально обделенный при разделе отцовского наследия). Н. М. Бережков обратил внимание на смену календарных стилей в Л., важную для понимания соотношения этой летописи с другими. До 6678 (1170) г. в Л. преобладал (как и в Повести временных лет) мартовский стиль, с 6679 г. его сменяет ультрамартовский стиль (когда, начиная с марта, различие между датой от С. М. и датой н. э. равняется 5509 годам), со второй годовой статьи 6714 г. и до 6793 (1285) г. вновь следует мартовский, опять сменяющийся на протяжении 6802–6813 гг. (до конца Л.) ультрамартовским. Наличие в Л. двух статей за 6714 г. (излагающих события двух разных следующих друг за другом годов) Н. М. Бережков объяснял тем, что здесь происходила смена стилей, и первая статья 6714 г. была ультрамартовской, а вторая – мартовской. Но текст с 6711 по 6713 г. в Л. отсутствует, а сопоставление с близкой к Л. Троицкой летописью (текст которой сохранился в Летописи Симеоновской) позволяет восполнить этот пробел; между тем, в Троицкой (Симеоновской) с 6708 (1200) г. употребляется мартовский стиль, Очевидно, это объяснялось тем, что свод 1305 г. с начала XIII в. отражал новый источник – ростовское летописание, где календарный стиль был мартовским. Первой статье, датированной в Л. 6714 г., соответствует в Троицкой 6713 г., второй – 6714 г. (по мартовскому стилю). Можно думать поэтому, что и в своде 1305 г. первая из этих статей была датирована 6713 г., а дата «6714» представляет собой поправку Лаврентия (или его непосредственного предшественника), пользовавшегося дефектным текстом, где отсутствовали года 6711–6713, и проставившего годовую дату по догадке. В Радзивиловской даты, начиная с 6711 г., сохраняют ультрамартовский стиль (в Летописце Переяславля Суздальского до 6721 г.), установившийся во владимирском летописании с 6679 (1170) г., и именно это календарное различие свидетельствует о смене источника в Л. с начала XIII в.
Двойственное – владимирское и ростовское – происхождение Л. сказалось и на Повести о нашествии Батыя 1237–1239 гг. Рассказ этот состоит из различных элементов – владимирских и ростовских записей (двойственное происхождение привело к тому, что о некоторых событиях здесь рассказано дважды), литературных «общих мест», особого рассказа о гибели ростовского князя Василька Константиновича и т. д. Объединение этих различных элементов в единый рассказ могло произойти в разное время: вскоре после завоевания, когда Владимир был разгромлен и центр летописания перенесен в Ростов, в 80-х г. XIII в., когда, по-видимому, были соединены в общую летопись владимирские своды конца XII в. и начала XIII в. (отразившиеся в Радзивиловской летописи), или в 1305 г. при создании оригинала Л. Представляются неубедительными попытки датировать этот рассказ концом XIV в. – временем написания списка Лаврентия. Реконструкция текста Троицкой летописи позволяет с достаточной уверенностью утверждать, что рассказ о нашествии Батыя совпадал в ней с Л. Если бы мы предполагали, что рассказ Батыя создан в 1377 г., при написании списка Лаврентия, то необходимо было бы возводить Троицкую летопись к списку 1377 г. или к ее последующим отражениям. Но в ряде случаев Троицкая передает общий текст до 1305 г. лучше, чем список Лаврентия (в ней не было пропусков Л. за 6406–6430, 6596, 6705, 6711–6713, 6771–6791, 6795–6802 гг., она включает имена, пропущенные в Л. Л., в частности, имена деятелей XIII в.) – следовательно, она восходит не к списку 1377 г., а к своду 1305 г.
Изучение Л. еще требует ряда дальнейших исследований. Не решен вопрос о происхождении нескольких известий Л., совпадающих с НIЛ (предполагалось, что они – рязанского происхождения, но возможно, что их источником было новгородское летописание), о времени соединения владимирской и ростовской летописной традиции. Заслуживают также внимания кодикологические особенности списка 1377 г. (несколько листов в Л. явно вклеено задним числом, но это могло объясняться случайными обстоятельствами – порчей листов при переписке).
В целом Л. несомненно была выдающимся памятником древнерусской литературы и общественной мысли. Оригинал Л. был создан при владимирско-тверском князе Михаиле Ярославиче, первом русском князе, решившемся после нашествия Батыя на прямое сопротивление хану (1317 г.) и казненном за это в Золотой Орде. Свод 1305 г. не мог выступать против татарского ига открыто, но ряд рассказов этого свода (рассказ о нашествии Батыя, о расправе с князем Романом Рязанским, не сохранившийся в Л. из-за дефектности текста, но дошедший в Троицкой; о расправе, учиненной баскаком Ахматом в Курском княжестве в 1283–84 гг.) ярко рисовал жестокость завоевателей и производил сильное впечатление на читателей. Через свод 1408 г. (Троицкую летопись), свод 1448 г. (Летописи Софийская I и Новгородская IV) и летописный свод Московский великокняжеский конца XV в. Л. оказала глубокое влияние на последующее летописание.
Изд.: ПСРЛ, т. 1, 1846; 2-е изд.: Л., 1926–1928, вып. 1–3 (фототип. воспроизв.: М., 1961); Летопись по Лаврентьевскому списку / Изд. Археогр. ком. СПб., 1872; 2-е изд.: СПб., 1897.
Лит.: Беляев И. Д. Русские летописи по Лаврентьевскому списку с 1111 по 1169 г. – ВОИДР, 1849, кн. 2, отд. 1, с. 1–26; Яниш Н. Н. Новгородская летопись и ее московские переделки. М., 1876; Тихомиров И. А. О Лаврентьевской летописи. – ЖМНП, 1884, октябрь, отд. 2, с. 240–270; Шахматов А. А. 1) Разбор сочинения Тихомирова «Обозрение летописных сводов Руси Северо-Восточной». СПб., 1899, с. 6–20; 2) Общерусские летописные своды XIV и XV вв. – ЖМНП, 1900, ноябрь, отд. 2, с. 149–151; 3) Разыскания, с. 245–246; 4) Обозрение, с. 9–37, 365; Приселков М. Д. 1) Летописание XIV в. – В кн.: Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922, с. 28–39; 2) «Летописец» 1305 г. – Века. Пг., 1924, т. 1, с. 30–35; 3) История рукописи Лаврентьевской летописи и ее изданий. – Учен. зап. ЛГПИ, 1939, т. 19, с. 175–197; 4) История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940, с. 60–113; Комарович В. 1) Лаврентьевская летопись. – Ист. рус. лит., 1945, т. 2, с. 90–96; 2) Из наблюдений над Лаврентьевской летописью – ТОДРЛ, 1976, т. 30, с. 27–57; Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 41–123; Насонов А. Н. 1) Лаврентьевская летопись и владимирское великокняжеское летописание первой половины XIII в. – ПИ, 1963, т. 11, с. 429–480; 2) История летописания XI – нач. XVIII в. М., 1969, с. 80–225; Прохоров Г. М. 1) Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи. – В кн.: Вспомогат. ист. дисциплины. Л., 1972, т. 4, с. 83–104; 2) Повесть о Батыевом нашествии в Лаврентьевской летописи. – ТОДРЛ, 1974, т. 28, с. 77–98; Лурье Я. С. 1) Лаврентьевская летопись – свод начала XIV в. – ТОДРЛ, 1974, т. 29, с. 50–67; 2) Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976, с. 17–36; Fennell J. L. I. 1) The Tale of Baty’s Invasion of North-East Rus’ and its Reflexion in the Chronicles of the XIII-th – XV-th Centuries. – Russia Mediaevalis, München, 1977, t. 3, p. 41–60; 2) The Tale of the Death of Vasil’ko Konstantinovič: A Study of the Sources. – In: Osteuropa in Geschichte und Gegenwart. Festschrift für G. Stökl zum 60. Geburtstag. Köln; Wien, 1977, p. 34–46.
Источник: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI – первая половина XIV в.) / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. – Л.: Наука, 1987. – 493 с. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV – XVI в.). Ч. 1: А–К / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. – Л.: Наука, 1988. – 516 с. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV – XVI в.). Ч. 2: Л–Я / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. – Л.: Наука, 1989. – 528 с.
Д.В. Философов Литературная летопись. Значение слова летопись в литературной энциклопедии. Гунны оставили неизгладимый след в истории России и средневековой Европы: «Топчи их рай, Аттила!»
Одним из ведущих жанров древнерусской литературы была летопись. Это самобытный русский жанр, не известный византийской литературе, его структура и принципы вырабатывались русскими книжниками постепенно и сложились окончательно во второй половине XI — начале XII века.
Содержание летописи, ее главная тема — история Русской земли в самом широком смысле слова. Летопись повествует о походах и сражениях, о воинских подвигах князей и их деятельности по устройству Русской земли, о княжеских междуусобицах и дипломатических отношениях с другими странами, об основании монастырей и жизни святых. В летописи рассказывается также о строительстве городов, возведении крепостных стен, церквей и княжеских палат. Летописец отмечает наиболее значительные явления природы: затяжные дожди и засухи, затмения солнца и луны, появление комет. Такая тематическая широта предполагает использование разных по содержанию и происхождению источников — устных сказаний и легенд, литературных произведений (житий святых, воинских повестей, княжеских жизнеописаний, хожений и т. д.), деловых документов.
Каждая летопись представляет собой своеобразный «свод» многочисленных исторических источников и литературных текстов. Весь этот разнородный материал летописец располагает в строгом порядке — по годовым статьям, каждая из которых начинается словами «В лето. » и датой от сотворения мира. Создание новой летописи — это творческий процесс, а не механическое соединение разных материалов. Составляя новый летописный свод, летописец использует прежде всего созданные ранее летописи, он дополняет их новыми сообщениями, редактирует, что-то опускает, что-то изменяет согласно своим взглядам на исторические события. Летописец стремится к полноте изложения, точности, конкретности, он ведет повествование спокойно и неторопливо, старается быть объективным и беспристрастным.
В Древней Руси велось великое множество летописей. Были летописи великокняжеские и митрополичьи, монастырские и церковные, летописи отдельных городов и князей, многие из них сохранились и до нашего времени. Назовем только самые древние дошедшие до нас рукописи, в которых читаются летописные тексты: Синодальный список Новгородской Ной летописи (XIII в.), Лаврентьевская летопись (1377 г.), Ипатьевская летопись (начало XV в.). Большинство списков русских летописей — более позднего времени, конца XV—XVIII веков.
В начальном, древнем периоде русского летописания много неясного. Это вызвано тем, что тексты первых русских летописей не дошли до нас или же сохранились не в своем первоначальном виде, а в составе более поздних летописных сводов, где они были переработаны и дополнены. Большинство ученых (А. А. Шахматов, М. Д. Приселков, Д. С. Лихачев и другие) считают, что первые русские летописи стали создаваться в середине XI века, однако они расходятся в мнении о том, какими были их тексты, о чем в них рассказывалось.
Одним из центров летописного дела во второй половине XI века становится Киево-Печерский монастырь. Ученые предполагают, что в 60—70-х годах здесь был создан один из древнейших летописных сводов, автором которого считают монаха Никона. Никон собрал предания о первых русских князьях, записал исторические сведения и рассказы о событиях современности и недавнего прошлого.
В 90-е годы XI века (около 1095 г.) в стенах Киево-Печерского монастыря создается новый летописный свод, условно называемый «Начальным». Составитель «Начального свода» дополнил труд Никона записями о событиях 70—90-х годов, придав всему повествованию публицистический характер: он упрекает князей-современников в том, что они в междуусобных войнах губят Русскую землю, не могут защитить ее от разорительных половецких набегов. Как и свод Никона, текст «Начального свода» не дошел до нас, в переработанном виде он вошел в состав Новгородской 1-ой летописи.
Древнейшей летописью, текст которой сохранился до нашего времени, является «Повесть временных лет», созданная книжником того же Киево-Печерского монастыря Нестором не позднее 1115 года.
Охотникова В.И. Древнерусская литература: Учебник для 5-9 классов / Под ред. О.В. Творогова. – М.: Просвещение, 1997
ежемесячный литературно-политический журнал, издававшийся в Петрограде с декабря 1915 по декабрь 1917. В нем сотрудничали представители различных течений тогдашней социал-демократии (М. Горький , Ю. Мартов, А. Ерманский, А. В. Луначарский , М. Павлович , М. Смит, А. Коллонтай , С. Вольский и др.). Однако группой, определявшей политическую линию журнала во все время его существования, оставались так называемые социал-демократы интернационалисты (Б. Авилов, В. Базаров , Н. Суханов). Все перечисленные сотрудники «Л.» участвовали до того в «Современнике» – ежемесячном «журнале литературы, общественной жизни, науки и искусства», закрытом в 1915. На страницах «Современника» объединялись либералы, народники, меньшевики-ликвидаторы, «впередовцы», махисты. В. И. Ленин писал об этом объединении в 1914: «Литераторский союз вождей народничества. и разных интеллигентских фракций с.-д., либо прямо идущих против подполья, т. е. рабочей партии. либо помогающих тем же ликвидаторам группок без рабочих. на деле не что иное, как союз буржуазной интеллигенции против рабочих». В последнее время своего существования «Современник» стал переходить на интернационалистические позиции и в этом отношении явился предшественником «Л.». Вокруг «Летописи» сплотились сторонники богдановской группы «Вперед» (к которой принадлежал в то время и М. Горький) и меньшевики-интернационалисты (Мартов и другие), ликвидаторы, сторонники Организационного комитета (так наз. «окисты»). Тех и других объединяло отношение к войне. О политической физиономии журнала В. И. Ленин в письме к А. Г. Шляпникову осенью 1916 писал: «Там какой-то подозрительный блок махистов и окистов. Гнусный блок! Едва ли его можно разбить. Попытать разве блок с махистами против окистов Едва ли удастся. » В эпоху войны «Л.» являлась по существу единственным в России легальным журналом, в к-ром так или иначе велась борьба против империалистической бойни; этим и определялось участие в ней некоторых большевиков, использовавших предоставлявшиеся легальные возможности. Интернационалистские статьи «Л.» писались «эзоповским языком», рассчитанным на усыпление внимания цензуры. Так, Л. Каменев призывал методам германских империалистов противопоставить методы той силы, «которая завтра эту задачу (создание нового хозяйственного плана – А. Ц.) будет призвана решить» (ст. «Социальное содержание империализма и его преодоление», 1916, кн. IX). Это не обмануло однако царской цензуры, учуявшей в журнале «пораженческие идеи». Утверждению интернационализма служила и литературная продукция «Летописи». – Именно здесь впервые были напечатаны «Война и мир» Маяковского (третья часть поэмы не могла быть напечатана «по не зависящим от редакции обстоятельствам») и ряд иностранных произведений, порывавших с шовинистической интерпретацией войны и национализмом: «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» Г. Уэлса, «Еврей» Гольдшмидта, «Inferno» (Ад) Э. Штильгебауера, рассказы Милля и пр. Из русских писателей, сотрудничавших в «Л.», следует отметить Чапыгина, Бабеля (рассказы), Вяч. Шишкова («Тайга»), из поэтов – М. Моравскую, В. Брюсова, Бунина; в «Л.» печатались и автобиографические очерки «В людях» М. Горького, одного из основателей этого журнала и ближайшего его участника. Несмотря на резкую полемику с Г. В. Плехановым, разоблачавшую его социал-патриотические позиции, интернационализм «Л.» был однако половинчатым, ограниченным, трусливым. Разоблачение империалистического характера мировой войны производилось крайне нерешительно, если не сказать больше; так, небезызвестному ныне социал-интервенту, осужденному советским судом, Н. Суханову принадлежало чудовищное утверждение, что Россия ведет оборонительную войну, что ни один класс России не преследует ни в каких внешних странах и областях никаких своих действительных материальных интересов (1916, кн. III), – утверждение, целиком бравшее под защиту русский империализм и самодержавие. «Летописи» было чуждо то последовательное отрицание войны, которое вело к развязыванию классовых противоречий в воюющих странах, к превращению войны империалистической в войну гражданскую. В своем отношении к проблеме войны «Л.» не смогла таким образом преодолеть интеллигентского гуманизма и смыкалась с мелкобуржуазным пацифизмом. Вот почему, восторженно встретив низвержение самодержавия, «Летопись» заняла враждебную позицию по отношению к большевикам. Отсюда – характерная замена в «Летописи» в 1917 году политических лозунгов социальной революции призывом к культурничеству. В Октябрьские дни «Летопись» клеветнически нападала на большевиков, якобы повинных в том, что «хозяйственный развал России» превратился ныне «в социальную катастрофу». Параллельное существование газеты «Новая жизнь», к-рая издавалась той же группой, позволило редакции «Л.» придать журналу характер литературных сборников, исключив оттуда общественно-политический отдел. Это однако не придало «Л.» жизнеспособности, и в конце 1917 она закрылась, меланхолически заверив своих читателей в том, что «рано или поздно внешние препятствия, мешающие нашей совместной работе, будут устранены и страницы „Летописи“ вновь станут ареной борьбы во имя политической свободы, социального равенства и пролетарского Интернационала». Социально-политическая сущность «Летописи» прекрасно разъясняется статьями Ленина >
Литературная летопись
Творчество Герольда Карловича Бельгера широко известно читателям многих стран, литературоведам и критикам. В центре книги Герольда Бельгера «Помни имя свое» – жизнь и творчество немецких, российских и казахстанских прозаиков, драматургов, поэтов, публицистов, литературоведов, композиторов. Прежде всего, это представители старшего и среднего поколения – А.Дебольский, А.Гассельбах, Д.Вагнер, К.Эрлих, О.Гейльфус, Э.Айрих, А.Штульберг, Н.Пфеффер, И.Варкентин, А.Реймген, В.Вебер, К.Вельц, Д.Гольман.
Анализ ключевых произведений, весьма точные критические выводы и обоснованные прогнозы на обозримое будущее делает Г.Бельгер, подходя к первостепенным проблемам всего этноса, как правило, сопряженным с не придуманными трагедиями сурового времени. Для него дороги подлинно бесценные обретения нескольких веков той немецкой культуры, которая еще с давних времен стала неотделимым слагаемым общероссийского и казахстанского нравственного величия.
Бельгеру духовно близок и дорог конкретный вклад того или иного литератора или ученого в общечеловеческую духовную сокровищницу, важно его нравственное самочувствие перед лицом великого и разноликого множества нынешних и грядущих испытаний. В сборнике «Помни имя свое» имеются два эссе, посвященные Алексею Дебольскому. Одно было написано при жизни А.Дебольского, другое – в память о нем. Эти очерки – эссе о талантливом писателе и журналисте, основателе немецкой газеты «Фройндшафт», редактором которой он был одиннадцать лет. Г.Бельгер как верный друг и коллега А.Дебольского бережно говорит о всех его достижениях и произведениях.
Отличительная черта эссе Г.Бельгера: соседство точных биографических данных, исторических дат, подлинных исторических личностей с обобщающими отступлениями нередко лирического плана. А.Дебольский приехал в Казахстан из Москвы в конце 1965 года. И три десятилетия, связанные с Казахстаном, стали для него в творческом плане наиболее существенными и продуктивными.
Часть своих произведений (романы «Туман», «Свершение», повесть «Такое долгое лето!», пьесу «Великое испытание», ряд рассказов, очерков и статей) А. Дебольский написал на родном, немецком языке и сам перевёл на русский язык. Романы «Истины своей жизни», «Простые смертные», книга рассказов «Огненная грива» и другие написана на русском языке. Он переводил произведения «с французского, английского, немецкого без подстрочника, как и подобает настоящему переводчику». Роман А.Дебольского «Простые смертные» Г.Бельгер считает крупным успехом казахстанской литературы. Сквозной герой этого многопланового «повествования от третьего лица» уже в преклонном возрасте говорит: «Сколько добра недоделано в жизни! Все хотят коренных превращений. У немцев есть прелестное выражение: Weltverbesserir – улучшатели мира. Сколько шишек наставили мы себе. А надо делать добро ближнему. Ведь только за этим мы родились на свет».
Г.Бельгер убеждает нас в том, что А.Дебольский и есть «улучшатель мира», это его жизненный «штандпункт». Об этом свидетельствуют его жизнь и творчество. Что касается романа «Простые смертные», то он еще недооценен критикой. По мнению Г.Бельгера, «это честное, правдивое повествование, своеобразная исповедь о судьбе нашего народа, его старшего поколения, ввергнутого в драматический водоворот событий тотально трагической эпохи. Роман колоритно, обнаженно, прочувствованно воссоздает живую атмосферу той, казалось, на наших глазах (я имею в виду мое поколение) прошедшей эпохи, глубокое, всестороннее художественное осмысление трагизма которой, видно, удел не одного мастера пера».
В своих очерках–эссе Г.Бельгер стремится постичь духовный мир творящего. Он радуется, когда находит общие точки соприкосновения. И, говоря о своих собратьях по перу, таких же «хоффнунгс-трегерах» (носителях надежды), что и он, Г.Бельгер доносит до нас одну важнейшую истину: «безголосым народ быть не может» и посему вся деятельность талантливых сынов тевтонского племени направлена на одну цель – служить рупором своему народу.
Писатель часто обращается и к судьбе литераторов, поэтов, покинувших Казахстан. Среди них Нора Пфеффер, Иоганн Варкентин, Нелли Ваккер, Виктор Герд и многие другие. «Обретение новой родины, вживание в новую среду всегда было мучительным процессом: так было двести с лишним лет назад, когда наши предки массовым потоком переселялись в Россию, нечто подобное мы видим и теперь при массовой эмиграции их потомков назад, в Германию. На наших глазах происходит эволюция самосознания этноса, в терзаниях и сомнениях. Этой болью пронизаны многие произведения наших соплеменников, очутившихся на перепутье судьбы и времени».
Публицист констатирует, что адаптация руссланддойче будет чрезвычайно тяжела, ибо они – «это продукт нескольких культур», они не смогут сразу прижиться на новой для них, хотя и родной почве Фатерланда. Российские немцы покидают страну, которая более двух веков служила им Родиной. Эмиграция – трагедия не только отдельного человека, а всего этноса. Один из поздних «аусзидлеров» (переселенцев) Эдуард Альбрандт напиcал об этом проникновенные строки:
Уходят те, а эти остаются,
Душа и сердце рвутся пополам.
Рвутся связи, рушатся налаженный быт, жизни, судьбы, рвутся пополам душа и сердце остающихся и уезжающих.
Анализируя сборник стихов Лидии Розин, Г.Бельгер отмечает, что в нем превалирует мотив неприкаянности, растерянности, потерянности. Вот характерные строки:
«Хронически мы переселенцы, потерянный, растерянный народ».
«Здесь все не так: погода не такая, дома другие, запахи не те…»
«Здесь даже муха на стекле и та чужая», – вторит поэтессе Анна Вайнерт. Подобные мотивы, как крик души, варьируются бесконечно в творчестве российских немцев, эмигрировавших в Германию.
И долго еще аусзидлерам, и тем, кто, как Виктор Клеграф, «унесли в памяти свое Боровое», и тем, кто как Эльза Ульмер, взяли с собой горсть казахстанской земли, не забудутся запущенные ландшафты, горы, реки, и долго еще будут сниться люди, села и города той земли, «на которую капнула кровь от их пуповины».
Большинство из тридцати девяти материалов сборника «Помни имя свое» впервые было опубликовано в международных немецко-русскоязычных газетах «Дойче Альгемайне Цайтунг» (Алматы), «Нойес Лебен» (Москва), в «Евроазиатском курьере» (Гамбург), в казахстанских журналах «Простор», «Мысль», в международном общественно-политическом и литературно-художественном немецко-русскоязычном альманахе «Феникс» и других авторитетных изданиях.
Собранные воедино, эти публикации обрели статус своеобразной литературной летописи. В статье «Исповедь сердца» о книге «Время любви» Норы Пфеффер Г.Бельгер пишет: «Сама эта книга, кажется, излучает теплый, благодатный, благородный свет… Искренность, подлинная мелодичность, яркость метафор влекут и тем, что в стихах ее сказано больше, чем написано, и звучит больше, чем слышится. Эти стихи – «биография души» Норы Пфеффер:
Еще я не могу
Поверить равнодушью.
Еще я берегу
Бунтующую душу.
Нирвану я молю,
Как призрак не маячить:
Еще я жизнь люблю,
Еще люблю и плачу.
Аналитик, искусно препарирующий стихи, проверяющий их на вкус, на вес, на звук, ловко сортирующий их по тематике, форме, размеру, наверняка разложил бы «Время любви» по соответствующим полочкам – любовная лирика, философская лирика, стихи-воспоминания, стихи-импульсы, осколки бытия, трехстишья, пятистишья, триптихи и т.д. Я этого делать не могу и не буду. В стихах Н.Пфеффер все эти названные формальные признаки и качества неразъемны, едины, органически сплавлены, сплетены душой и сердцем, и пейзаж, и рассуждения, и воспоминания о былом, и рассказ о лагерном быте, и пронзительный цикл о сыне, все-все подчинено одной высокой человеческой страсти – всепоглощающей любви, навеяно и озарено великой любовью ко всему изначально сущему, из чего, собственно, и состоит суть мироощущения ее автора и всего его творчества».
Прошло четырнадцать лет со дня издания сборника Г.Бельгера «Помни имя свое». Есть на карте Германии небольшой городок под названием Оерлингхаузен. Здесь находится Институт по вопросам миграции и интеграции. Сюда приезжают группы на обучение в сферах политического и социально-культурного образования. Здесь же литературное общество немцев из России проводит литературные чтения, творческие семинары. Поэты, писатели рассказывают о своих книгах, о чем они, как создавались, а также о своих творческих планах на будущее.
Какие же проблемы волнуют сейчас «аусзидлеров» из России и Казахстана? Рената Вольф («И на другом краю земли цветут ромашки…», «Отражение», «В преддверии весны»), Елена Думрауф-Шрейдер («Воину – победителю», «Молитва», «Чудо – это дети»)… Уже названия произведений говорят о том, что авторов волнуют извечные человеческие вопросы о жизни, любви, верности, одиночестве и мечте:
Вода, вода – от края и до края,
Но если и земля – то сторона чужая.
Ты гостем приходишь и гостем уйдешь,
Мгновения жизни с собою возьмешь.
А память напишет об этом страницу,
И дальние страны потом будут сниться.
Мы странники жизни, мы вечно в пути,
От края до края идти и идти…
Эти поэтические строки Ренаты Вольф, лирика Анны Шаф, лирический герой Бауржан – «джигит из Казахстана» Валентины Каиль подтверждают слова Г.Бельгера о том, что «главный дом – это дом в душе человека, который прочно стоит до тех пор, пока крепок его нравственный фундамент. Дом человека – его память».
В современном читательском сознании произведения Герольда Бельгера объединяются в художественное полотно с единой темой – судьба немецкого этноса в Казахстане и духовные контакты казахов и немцев.
Источники:
http://azbyka.ru/otechnik/bibliog/slovar-knizhnikov-i-knizhnosti-drevnej-rusi/399
http://optistore.ru/d-v-filosofov-literaturnaya-letopis-znachenie-slova-letopis-v-literaturnoi/
http://daz.asia/ru/literaturnaya-letopis/