Блок о счастье мы всегда лишь вспоминаем.

Бунин

***
Когда-то в одном из “тонких” жуpналов, кажется, в “Работнице”, мне попалось на глаза знакомое стихотвоpение Бунина. В напечатанном тексте была допущена ошибка, котоpая, изменив смысл, сделала его чуть вульгаpным. Называется стихотворение “Вечеp”. Оно коpоткое, и я пpиведу его целиком:

“О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть,оно
Вот этот сад осенний за саpаем
И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе чистым белым кpаем
Встает,сияет облако. Давно
Слежу за ним. Мы мало видим,знаем,
А счастье только знающим дано.

Окно откpыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечеpеет, небо опустело,
Шум молотилки слышен на гумне.
Я вижу, слышу, счастлив, всё во мне. “

В жуpнале вместо “слежу за ним” было написано “спешу за ним”, и стихотвоpение обpело динамику совpеменного pестоpанного шлягеpа. В песенке такого pода, как известно, можно сказать “я тебя люблю” или “я тебя не люблю” и это будет значить пpимеpно одно и то же, а веpнее, ничего не значить. Бунин поэт негpомкий, но вкус у него безупpечный, и незадачливый pедактоp его выставил себя в смешном свете. Отpазившееся в пpиведенных стpочках созеpцательное настpоение вообще очень свойственно поэзии Бунина. Он любит пеpебиpать пpиметы счастья, любоваться ими:

“в пpостом вине, что взял я на обед
есть вкус лозы, вкус виногpадно-сеpный
и pозоватый цвет.”

Или вот:
“В дачном кpесле, ночью, на балконе,
океана колыбельный шум.
Будь довеpчив, кpоток и спокоен
отдохни от дум.

Ветеp, пpиходящий, уходящий,
Веющий безбpежностью моpской.
Есть ли тот, кто этой дачи спящей
стоpожит покой?

Есть ли тот, кто должной меpой меpит
Наши знанья, судьбы и года?
Если сеpдце хочет, если веpит,
Значит – да.

То, что есть в тебе, ведь существует.
Вот ты дpемлешь, и в глаза твои
Так любовно мягкий ветеp дует
– Как же нет любви?

***
На даче тихо, ночь темна,
Туманны звезды голубые,
Вздыхая, шиpится волна,
Цветы качаются слепые.

И часто с ветpом до скамьи,
Как некий дух в эфиpной плоти,
Доходят свежие стpуи
Волны, вздыхающей в дpемоте.

Вот вздох pасставания:
***
Последний шмель

Чеpный баpхатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей стpуной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье,
и как будто тоскуешь со мной.

За окном свет и зной,подоконники яpки,
Безмятежны и жаpки последние дни.
Полетай, погуди и в засохшей татаpке
На подушечке кpасной усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоpо в овpаг сдует ветеp угpюмый
Золотого сухого шмеля.

Или еще более пpонзительное:

Настанет день – исчезну я.
А в этой комнате пустой
все то же будет – стол, скамья,
да обpаз дpевний и пpостой.

И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Поpхать, шуpшать и тpепетать
по золотому потолку

И так же будет неба дно
Смотpеть в откpытое окно,
И моpе pовной синевой
Манить в пpостоp пустынный свой.

И – самое заветное:
***
И цветы, и шмели, и тpава, и колосья,
И лазуpь, и полуденный зной.
Сpок настанет, Господь сына блудного спpосит:
“Был ли счаслив ты в жизни земной?”

И забуду я все! Вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и тpав,
И от сладостных слез не успею ответить,
к милосеpдным коленам пpипав!

Бунин здpавомысленно сух. Великие сказки истоpии не для его пеpа. Никогда не пpиснится ему, как Блоку, волшебный сон о Куликовом поле. Но зато и не очаpуется он, как Блок, кpовавой “музыкой pеволюции”. И поскольку веpа и в пpекpасные и в злые сказки уступает с возpастом место хоть и более прозаическому, но всё же и более трезвому взгляду, сегодня нам, повзpослевшим не на одну сталинскую пятилетку, его трезвая, чуждающаяся иллюзий, с любовью всматривающаяся в природу речь, часто бывает ближе и нужнее, чем многое, хоть и вдохновенное, но всё же мифическое, что было сказано о природе и человеке.

***
Кто забыл, кто никогда не знал, что такое радость обладания силой, молодостью, энергией, когда весь мир, вся земля со всеми своими соблазнами готова, как женщина, уступить, отдаться, – читайте Гумилева.

“Пять могучих коней мне дарил Люцифер
и одно золотое с рубином кольцо”

писал он, – и сколько объезжено, увидено на этих огнедышащих лошадках. И как об этом написано!
. Хотите остаться один в африканских джунглях во время лесного пожара? Хотите испытать ласку этого ужаса? Читайте Гумилева.
. Хотите разделить экстаз пьяного дервиша, философа, только что открывшего самую важную в мире истину? Читайте Гумилева.
. Хотите, сев на обыкновенный трамвай, пропутешествовать сквозь прошлое и будущее,с ужасом узнавая в мелькающих за окном фигурках умерших знакомых, вдыхая с весенним ветром запах давно забытых надежд? Читайте Гумилева.

“Я знаю веселые сказки таинственных стран
про черную деву, про страсть молодого вождя. “

Он не только знал, он с необыкновенной яркостью запечатлел эти свои знания, и сказки, и сны.
Читайте Гумилева.

Ходасевич
Бежал от большевиков, топтал тротуары Европы с подчеркнутым выражением смертной скуки, делал вид, что завидует выбрасывающемуся из окна самоубийце:

Было на улице полутемно,
Стукнуло где-то под крышей окно,

Свет промелькнул, занавеска взвилась,
Быстрая тень со стены сорвалась.

Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг, а иной.

Вот она Европейская ночь”, как назвал он огромный цикл своих стихотворений:

Тускнеет в лужах электричество,
нисходит предвечерний мрак
На идиотское количество
серощетинистых собак.

Все высвистано, прособачено,
Вот так и шлепай по грязи,
Пока не вздрогнет сердце, схвачено
Внезапным треском жалюзи.

Вот они, эти “Уродики, уродища, уроды”, которые “Весь день озерные мутили воды” и мешали поэту любоваться красотами июньского пейзажа. Вот так ни на природе ни дома нету спасения:

Несчастный дурак в колодце двора
Причитает сегодня с утра
И лишнего нет у меня башмака,
чтобы бросить его в дурака.

И опять же, как не позавидовать тому, кто этого безобразия хотя бы не слышит:
С улыбкой сидит у окошка глухой,
очарован своей тишиной. “

Но все это только фон. Настоящие события развернуться здесь в полночь. Недаром с такой зловещей яркостью

“С берлинской улицы вверху луна видна.”

Вот оказывается чего он ждал, вот чего ему не хватало. Не того нудного и серого, а этого с антрацитовым отливом, яркого настоящего ада. Вот чего жаждала его поневоле смиренная окружающей добропорядочностью дьявольская душа! Вот на что отзываются струны его сердца. Вот эти слова. Какое в них нарастающее от строки к строке адское упоение:

С берлинской улицы
вверху луна видна
В берлинских улицах
ночная тень длинна.

Дома, как демоны,
между домами мрак.
Шеренги демонов
И между них – сквозняк.

Дневные помыслы,
Дневные души – прочь!
Дневные помыслы
Перешагнули в ночь.

Опустошенные,
на перекрестке тьмы,
как ведьмы, по трое
Тогда выходим мы.

Нечеловечий дух,
нечеловечья речь –
И песьи головы
поверх сутулых плеч.

Зеленой точкою
глядит луна из глаз,
Сухим неистовством
обуревая нас.

В асфальтном зеркале
Сухой и мутный блеск –
и электрический
над головами треск.

Трудно поверить, что в этом фантастическом пейзаже отражена вполне реальная прогулка по тихому ночному Берлину с Андреем Белым и горячий диспут двух приятелей на литературные темы. А между тем, это так. Удивительно, как любит “Серебрянный век” русской поэзии фантастические наряды, как упоенно его питомцы примеряют на себя всяческие маски. И как легкомысленно не умеют ценить тихой добропорядочной Европы начала двадцатых, которая не отбила им вместе с почками охоту к литературным играм. А ведь было, было уже отпито из этой чаши, был уже этот страшный, мелькающий в черных ночах советской России автомобиль, вызвавший к жизни может быть самое сильное и самое трагическое его стихотворение.

Бредем в молчании суровом.
Сырая ночь, пустая мгла,
И вдруг – с каким певучим зовом
Автомобиль из-за угла.

Он черным лаком отливает,
Сияя гранями стекла,
Он в сумрак ночи простирает
Два белых ангельских крыла.

И стали здания похожи
На праздничные стены зал,
И близко возле нас прохожий
Сквозь эти крылья пробежал.

А свет мелькнул и замаячил,
Колебля дождевую пыль.
Но слушай: мне являться начал
Другой, другой автомобиль.

Он пробегает в ясном свете,
Он пробегает белым днем,
И два крыла на нем, как эти,
Но крылья черные на нем.

И все, что только попадает
Под черный сноп его лучей,
Невозвратимо исчезает
Из утлой памяти моей.

Я забываю, я теряю
Психею светлую мою,
Слепые руки простираю,
И ничего не узнаю:

Здесь мир стоял, простой и целый,
Но с той поры, как ездит тот,
В душе и в мире есть пробелы,
Как бы от пролитых кислот.

Да было, но немножко подзабылось, утратило актуальность, перестало быть сиюминутной угрозой.
. И как символы разных судеб птенцов одного и того же литературного гнезда, улетевших и оставшихся,стоят:

Ахматова, застывшая на века в позе бичуемой царицы.
Надменно глядящий со своего пьедестала язвительный Ходасевич.

Блок о счастье мы всегда лишь вспоминаем.

«А СЧАСТЬЕ ТОЛЬКО ЗНАЮЩИМ ДАНО…»

Невозможно переоценить влияние поэзии и прозы Бунина на читателя, а уж на литературу и подавно. И, как это ни удивительно, чем далее, тем уроки его судьбы и творчества становятся всё весомее. Да вот, посудите. Покинувшие родину, уже по доброй воле, гонимые ветрами перестройки, художники всех мастей, – снова возвращаются, ибо обрубленные корни не дают ни дышать свободно, ни творить, даже если враз решаются все материальные вопросы, в отличие от вечной нужды в отечестве. Хотя на примере Бунина, болевшего тоской по родине, когда только спасительная память сердца наполняла творчество волшебной энергией строк, замешанных на глубокой и верной любви ко всему милому и дорогому в России, – уже можно было предвидеть подобные повороты в судьбе современного эмигранта, если призвание для него – не пустой звук.

И, естественно, творчество Ивана Алексеевича, как настоящее золото, нынче ещё более растёт в цене, поскольку пышно цветут суррогаты прозы и поэзии, упорно выдаваемые за истинную литературу. Откуда же проснуться, пусть на время, душе читателя, ощутить крылья любви к жизни, ближнему, родной природе, услышать музыку произведения и уже от одного этого стать счастливым?

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно –
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним. Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне.
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

И, хотя многие читали его стихи, всё же большинство считает Бунина прежде всего прозаиком. Конечно, такие произведения, как повесть “Деревня”, сразу же высоко оценённая Максимом Горьким, рассказы “Сны Чанга”, «Митина любовь”, великолепный цикл “Тёмные аллеи”, и не только, – сделали по-настоящему знаменитым Бунина, сыграли свою роль в присуждении ему Нобелевской премии. Но и не будем забывать, что всё это – проза Поэта. Вот почему она очаровывает нас, пленяет чуть слышной мелодией, удивляет и радует ярким, точным и щемящим, как в поэзии, языком. И, кстати, сам Бунин говорил: “. я главным образом поэт”. Более того, переживал из-за того, что проза его вытесняет столь дорогую для души поэзию, – естественно, в глазах читателей. Когда один поэт, будучи в эмиграции, высказался: «Мы вас любим не за стихи», Бунин тут же сдал сдачу: «Я вас тоже люблю не за стихи». И впрямь, для такого отношения к своей поэзии у него были основания.

Мы рядом шли, но на меня
Уже взглянуть ты не решалась,
И в ветре мартовского дня
Пустая наша речь терялась.

Белели стужей облака
Сквозь сад, где падали капели,
Бледна была твоя щека,
И, как цветы, глаза синели.

Уже полураскрытых уст
Я избегал касаться взглядом,
Но был еще блаженно пуст
Тот дивный мир, где шли мы рядом.

Стремление к возвышенному, чистому и прекрасному владело его душой с юности. «Я. часами простаивал, глядя на ту дивную, переходящую в лиловое, синеву неба, которая сквозит в жаркий день против солнца в верхушках деревьев, как бы купающихся в этой синеве, – и навсегда проникся глубочайшим чувством истинно божественного смысла и значения земных и небесных красок». А двадцатилетним юношей пишет любимой девушке Варе Пащенко: «. Нет, ей-богу, буду, должно быть, человеком. Только кажется мне, что для этого надо не «место» сохранять, а, как весталка, чистоту и силу души. А ты называешь это мальчишеством. Голубчик, ты забываешь, что я ведь готовил себя с малолетства для другой, более идеалистической, жизни». Вот вам и секрет гениальности Бунина, вот и подсказка для тех, кто хочет посвятить себя искусству: без чистоты и силы души вряд ли что получится ценное для людей и времени. А настоящая высота – вот она:

Похолодели лепестки
Раскрытых губ, по-детски влажных –
И зал плывёт, плывёт в протяжных
Напевах счастья и тоски.

Сиянье люстр и зыбь зеркал
Слились в один мираж хрустальный –
И веет, веет ветер бальный
Теплом душистых опахал.

Кажется, никакого сюжета, только штрих, только звук, только эпизод судьбы, а какая полнота чувства, какая законченность мысли! На такое способен только большой мастер.

Революцию Бунин не смог ни понять, ни принять. Современность, разрушающую милую его сердцу старину, нравственные устои народа, он встретил более чем холодно и уехал за границу. Но и там русский писатель «шумел», по его же словам, «своему бору», то есть, для нас с вами. И очень надеялся, что его поэзия станет необходимой потомкам, как воздух родины. А родина для Бунина – это прежде всего природа и человек, любящий её.

Осень листья тёмной краской метит:
Не уйти им от своей судьбы!
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие чёрные дубы,

Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот –
И опять, опять душа прощает
Промелькнувший, обманувший год!

Светло и нежно светит нам до сих пор талант Ивана Алексеевича, умеющего так много, так щемяще тонко сказать в пейзажной, казалось бы, зарисовке! А как понимал он, как чувствовал свой родной язык! К примеру, название церкви «Спас-на-бору», по его признанию, и волнует, и восхищает древностью, кровным родством с Русью. Ради одного единственного слова «опевают» он пишет рассказ «Петухи», где сияет фраза: «. петухи опевают ночь».

Бунин всю жизнь стремился к совершенству в творчестве. Он будто спорил с тем, что «мысль изреченная есть ложь». И брал в плен книгочея – без боя, только высоким своим искусством, где каждое слово было согрето истинной любовью и потому дышало, как живое. Волшебное это воздействие на читателя подчёркивали его великие современники. Вот что говорил о повести «Деревня» Максим Горький в письме автору: «Так глубоко, так исторически деревню никто не брал. Я не вижу, с чем можно сравнить вашу вещь, тронут ею – очень сильно. Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за неё – и всё это – ново. Так ещё не писали».

В своём творчестве Иван Алексеевич свободно пользуется всей палитрой, что выдала на гора до него мировая литература. И в этом – тоже признак его гениальности. Вот, к примеру, одно из его лирических стихотворений, классическое по форме, удивительное по изяществу и точности языка, по музыке слова:

Спокойный взор, подобный взору лани,
И всё, что в нём так нежно я любил,
Я до сих пор в печали не забыл,
Но образ твой теперь уже в тумане.

А будут дни – угаснет и печаль,
И засияет сон воспоминанья,
Где нет уже ни счастья, ни страданья,
А только всепрощающая даль.

Известно, что Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком лёгким и сам это, конечно, сознавал. Но в России – что ни настоящий поэт, то драматическая судьба, мало способствующая мягкости характера. Зато и стихи порой – как скрижали на древних письменах, как отточенные гравюры:

Ранний, чуть видный рассвет,
Сердце шестнадцати лет.
Сада дремотная мгла
Липовым цветом тепла.
Тих и таинственен дом
С крайним заветным окном.
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей.

Поистине, трудно говорить о поэте, не приводя его стихов. Тем более, когда это стихи самого Бунина. Так что, слава Богу, современному читателю есть что взять с полки кроме примитивного детектива, захлестнувшего прилавки и развалы, а начинающим поэтам есть у кого учиться. В том числе глубокой и нежной любви к своей родине.

Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат.

Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей –
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни вёрст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.

Иван Алексеевич был настолько русским человеком, что Андре Жид, посетивший его во Франции, вспоминал: «Мне казалось почти невероятным видеть из окон вашей виллы в Грассе пейзаж французского юга, а не русскую степь, туман, снег и белые берёзовые рощи». Ну, что тут скажешь? Как говорил незабвенный Николай Рубцов, «даже нечего крыть». Вот насколько пленяющим было творчество Ивана Алексеевича. И в то же время Бунину удалось постичь, по его же словам, – “тоску всех стран и всех времён”. Поэтому присуждение истинно русскому писателю престижной Нобелевской премии вполне заслуженно и закономерно, хотя Россия в лице больших начальников не скоро признала огромный талант своего соотечественника. А, когда всё-таки начались переговоры о возвращении Бунина на родину, – раскалённая обстановка в Европе и последующая за тем Вторая мировая помешали поставить точку в этом вопросе. А после войны – и возраст был уже немолодой, и приглашения не столь искренни, и вести из России не слишком обнадёживали.

Нежной, глубокой любовью дышит каждое слово Бунина, когда он пишет о родине. Чувство языка, его точность и глубина становятся просто фантастическими, воскрешают к жизни любое явление. Давайте же, хотя бы несколькими строками, вспомним и прозу Ивана Алексеевича, в данном случае его «Деревню»:

«Мёртвая тишина стояла над землёй, мягко черневшей в звёздном свете. Блестели разноцветные узоры звёзд. Слабо белело шоссе, пропадая в сумраке. Вдали глухо, точно из-под земли, слышался всё возрастающий грохот. И вдруг вырвался наружу и загудел окрест: бело блистая цепью окон, освещённых электричеством, разметав, как летящая ведьма, дымные косы, ало озарённые из-под низу, нёсся вдали, пересекая шоссе, юго-восточный экспресс».

Бунин умер в ноябре 1953-го. И во все годы скитаний была рядом с ним его жена, мудрая и добрая Вера Николаевна Муромцева. А главными словами поэта перед кончиной были: «Конечно, я надеюсь, очень надеюсь, что меня будут когда-нибудь читать в России. “

Да, пока есть у человека душа, он будет тянуться к родному, глубокому и душевному, слову, к истинной литературе, для которой нет рамок времени. И закончить своё слово об одном из самых славных сынов русского народа хочется стихотворением, таким актуальным сегодня:

Молчат гробницы, мумии и кости, –
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь письмена.

И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.

Иван Бунин — Вечер: Стих

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно —
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

Анализ стихотворения «Вечер» Бунина

Поэзия И. Бунина удивительно лирична и насыщена философскими размышлениями. Поэт и писатель обладал тонко чувствующей душой, открытой для восприятия всего богатства окружающего мира. Бунин бесконечно любил русскую природу, ощущал свое единство с ней. При этом он оставался очень одиноким человеком. Он никого не допускал в свой внутренний мир. В 1909 г. он написал стихотворение «Вечер», в котором отразил свои размышления по поводу простого человеческого счастья.

Автор анализирует свое состояние летним спокойным вечером. Он признается себе, что испытывает невероятную легкость и самодостаточность. Это наталкивает его на мысль о том, в чем же заключается настоящее счастье. Многие отечественные писатели отмечали загадочное качество русской души, одинаково присущее выходцам из различных социальных слоев. Русские люди всегда идеализируют свое прошлое. Их воспоминания связаны только с самыми лучшими моментами. Настоящее время они считают цепью непрерывных страданий и неудач, а в будущее даже боятся заглядывать.

Бунин обращает внимание читателя на то, что его окружает. Вместо того чтобы жаловаться, нужно всего лишь насладиться настоящим моментом. Может быть в нем и заключается счастье. Оно заложено в самых обычных и привычных будничных вещах («сад осенний», «чистый воздух»). Автор замечает, что человек, занятый своими проблемами, привык не обращать внимания на окружающее, считая его не достойным своего внимания. Нужно изменить свое устоявшееся убеждение и осознать, что до боли знакомый пейзаж и создает ощущение покоя и неуловимого счастья.

Лирический герой, занятый умственным трудом, отвлекается прилетевшей птичкой. Он не испытывает раздражения от внезапной помехи, а наоборот, наслаждается перерывом, который ему подарила сама природа. Даже далекий «гул молотилки» кажется ему чудесным звуком, позволяющим понять ценность своего существования и ощутить радость от возможности чувственного восприятия мира. Человек не может быть счастлив от сложных философских раздумий о судьбах человечества. Он должен воспринимать мир таким, какой он есть. Каждая прожитая минута бесценна, поэтому надо дорожить самой возможностью жизни.

Стихотворение «Вечер» носит пророческий характер. Когда Бунин был вынужден покинуть Россию, он до конца жизни возвращался в воспоминаниях и творчестве к темам далекого прошлого. Писатель не мог быть счастлив на чужбине, поэтому он пытался по памяти создать образ той России, которой уже никогда не суждено было появиться вновь. Он вспоминал время, когда был счастлив, но до конца не понимал, что всему этому может прийти конец.

Источники:

http://www.stihi.ru/2002/07/31-319
http://rospisatel.ru/korosteleva-bunin.htm
http://rustih.ru/ivan-bunin-vecher/