А.П. Чехов о русской интеллигенции

Новое в блогах

На самом деле Чехов ненавидел интеллигенцию.

Русская литература в своем нравственном горении, быть может, единственная христианская литература нового времени, кончается с Чеховым и декадентами, как интеллигенция кончается с Лениным.

29 января – 160 лет со дня рождения Чехова, человека в пенсне, прямого и тонкого, как положено доктору, привыкшего орудовать скальпелем и иметь дело с историями болезней. С мыслью ясной и острой – одним словом, типичного интеллигента, своего рода иконы русской интеллигенции. Так Чехова обычно воспринимают. Что отчасти справедливо, но, конечно, далеко не так.

«Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая никак не может придумать для себя приличного образца для кредитных бумажек, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать; которая не женится и отказывается воспитывать детей и т. д. Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях – и все это в силу того, что жизнь не имеет смысла, что у женщин бели и что деньги – зло. ».

Это – Чехов. И это тоже: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, – в них сила, хотя их и мало».

И еще: «Неужели подобные авторы (говорит Чехов о Бурже) заставляют искать лучшего. Неужели они заставляют «обновляться»? Нет, они заставляют Францию вырождаться, а в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами».

Наконец, еще пара-тройка замечаний вскользь, лишенных всякого обличительного пафоса и потому наиболее точно рисующих настоящее чувство Чехова к русской интеллигенции: «Интеллигенты, снующие по вагонам, напоминают камбурят. Паршивенькие такие». «Писарь прекрасный, интеллигентный человек, протестующий либерал, учившийся в Петербурге, свободный, неизвестно как попавший в Сибирь, зараженный до мозга костей всеми болезнями и спивающийся по милости своего принципала, называющего его Колей». «На пристанях толпится интеллигенция, для которой приход парохода – событие. Все больше Щербаненки и Чугуевцы, в таких же шляпах, с такими же голосами и с таким же выражением «второй скрипки» во всей фигуре; по-видимому, ни один из них не получает больше 35 рублей, и, вероятно, все лечатся от чего-нибудь».

Собственно, подобными же персонажами полны пьесы и рассказы Чехова.

В статье «В защиту этики», рассуждая о духовном крахе русской интеллигенции, Георгий Федотов замечает: «русская литература. в своем нравственном горении. быть может, единственная христианская литература нового времени. кончается с Чеховым и декадентами, как интеллигенция кончается с Лениным».

Чехов оказывается здесь некой финальной точкой, завершающей рефлексию духовных поисков русской литературы. И, одновременно, некой «последней каплей» этики. Исчезнет она – и разразится революционная катастрофа, явится большевизм.

Следующие рассуждения Федотова помогают еще резче высветить образ Чехова как «последнего пророка» русской интеллигенции и ее духовного краха: «В течение столетия. русская интеллигенция жила. в накаленной атмосфере нравственного подвижничества. В жертву морали она принесла все: религию, искусство, культуру, государство – и наконец, и самую мораль. Грех интеллигенции в том, что она поместила весь свой нравственный капитал в политику, поставила все на карту в азартной игре, и проиграла.

Грех – не в политике, конечно, а в вампиризме политики, который столь же опасен, как вампиризм эстетики, или любой ограниченной сферы ценностей. Политика есть прикладная этика. Когда она потребовала для себя суверенитета и объявила войну самой этике, которая произвела ее на свет, все было кончено. Политика стала практическим делом, а этика умерла, – была сброшена, как змеиная шкурка, никому не нужная».

Прямо в стиле Чехова. Писания которого представляют, по сути, столь же краткое и четкое описание катастрофы русского интеллигента.

Да, если во что Чехов и верит, то в отдельного человека, если на что и надеется, то на последнюю неразрушимую грань человеческого в нем (знаменитый призыв: «Берегите в себе человека»). Собственно, все дело Чехова как писателя и есть эта оборона последней пяди человеческого от пошлости внутренней и внешней.

Символично, что годы жизни Чехова (1860–1904) как будто обрамляют годы кризиса русской интеллигенции. От знаменитых 60-х с их нигилизмом и разночинством до преддверия первой русской революции (т. е. времени исчезновения интеллигенции как класса).

«Вот умрет Толстой, и все к черту пойдет», – любил повторять Чехов. Едва ли с меньшим основанием эти слова можно отнести к нему самому. Толстой переживет Чехова на шесть лет. Следующие 70 он будет носить сомнительное звание «зеркала русской революции». Но «зеркалом» первой ее, февральской, фазы нужно, по справедливости, признать Чехова. Все время от февраля до октября 1917-го пространство русской революции плотно заселено чеховскими персонажами. Среди целой вереницы которых есть один особенно яркий.

Рассказ «Палата № 6», опубликованный в 1892 году, произвел немалое впечатление на читающую публику. Илья Репин писал Чехову о «колоссальной идее человечества», вырастающей из него. «Палата № 6 – это Россия, это Русь!» – еще определенней высказался Лесков. А тов. Ульянов (Ленин) признавался: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, что и я заперт в палате № 6». Что ж, будущему преобразователю России не откажешь в даре предчувствия.

Замечательны образы обитателей этой больницы, замечателен образ ее начальника – отнюдь не тирана, но просвещенного правителя, бессильного, однако, что-либо в ней изменить. Прогнать ворюгу-смотрителя не хватает решимости, заниматься же больными по правилам науки нельзя, поскольку для этого нужны «чистота и вентиляция, а не грязь, здоровая пища, а не щи из вонючей капусты, хорошие помощники, а не воры». Да и, в конце концов, к чему мешать людям умирать, если смерть есть законный конец каждого? Зачем облегчать страдания, если они ведут к совершенству? Духовные искания русской литературы выведены здесь с безукоризненной логикой и неподражаемым сарказмом: достается не только Достоевскому, но и толстовскому «непротивлению».

Но наиболее замечателен центральный образ – образ революционной интеллигенции в лице Ивана Дмитрича, человека умного, тонкого, деликатного, порядочного, нравственного, несчастного и больного.

Человечество Иван Дмитрич делит исключительно «на честных и подлецов», говорить больше всего любит о «сплоченности интеллигентских сил», необходимости обществу «осознать себя и ужаснуться», а также с восторгом – о женщинах и любви (хотя ни разу не был влюблен).

Как и положено интеллигенту, Иван Дмитрич – в застенке. Правда, история его революционной борьбы предельно комична. Повстречав раз на улице арестантов и конвойных (встречи с которыми прежде возбуждали в нем чувство сострадания и неловкости), он испытал тревожное чувство, что его тоже «могут заковать». Случайная встреча с полицейским надзирателем окончательно лишает его душевного равновесия. Он не преступник, но ведь нельзя помышлять о справедливости в обществе, в котором всякое насилие встречается как разумная необходимость, а милосердие вызывает мстительное чувство? А значит, даже если ты не виновен, спасенья нет. Возрастающие тревога, чувство вины и безысходности быстро сводят Ивана Дмитрича с ума и приводят в палату номер шесть.

Лучшие страницы рассказа – это, несомненно, сцена встречи просвещенной власти и интеллигенции в палате номер шесть.

– Убить эту гадину! Утопить в отхожем месте! – с молодым азартом встречает доктора Иван Дмитрич.

– За что? – кротко спрашивает его просвещенная Власть.

– Шарлатан! Палач! – отвечает возмущенная Интеллигенция. – За что вы меня здесь держите?

– За то, что вы больны, – рассудительно отвечает Власть.

– Да, болен, – уже не столь уверенно соглашается Интеллигенция, – но ведь сотни сумасшедших гуляют на свободе, притом что вы неспособны отличить их от здоровых. Почему должны сидеть мы, а не ваша больничная сволочь, хотя в нравственном отношении вы неизмеримо ниже каждого из нас? Где логика?

– Логика тут ни при чем – рассудительно отвечает Власть, садясь на любимый конек своей «мистической философии». – Все зависит от случая. Кого посадили – тот сидит, кого не посадили – гуляет. В том, что вы душевнобольной, а я доктор, нет ни нравственности, ни логики, одна пустая случайность.

– Этой ерунды я не понимаю, – бормочет сбитая с толку Интеллигенция и дрогнувшим голосом просит ее отпустить.

– Не могу, это не в моей власти, – грустно отвечает Власть. – Ведь если я вас отпущу, вас тут же задержат горожане и полиция и вернут назад.

– Да, да, это правда, – отвечает окончательно упавшая духом интеллигенция. – Что же мне делать? ЧТО ДЕЛАТЬ?

За этим классическим вопросом русской интеллигенции следует кульминация встречи. Взглянув на своего вечного спутника во всей его искренней наивности, Власть проникается к нему глубокой симпатией и, отечески присев рядом на больничную кровать, отвечает со всем душевным участием: «Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении – бежать. Но поскольку это, к сожалению, бесполезно, остается сидеть. Ведь кто-то же должен сидеть, раз существуют тюрьмы? Не вы – так я, не я – так кто-нибудь третий. »

Но пусть лучше читатель сам не поленится, прочтет эту сцену и оценит все ее обаяние. Нам же пора закругляться.

Итак, в чем же мораль нашей сказки?

В том, возможно, что Чехов вечен, и за более чем сто лет, прошедших с написания этого рассказа, в мире не изменилось ровным счетом ничего.

Разве что смысл и значение его творчества выросли до поистине глобальных масштабов, и сегодня в «Палате № 6» мы готовы увидеть не только судьбу России, но и историю цивилизации в целом, историю души последнего, исчезающего в ней человека.

А.П. Чехов о русской интеллигенции

В. К. Плеве (министр внутренних дел в царском пр-ве и шеф жандармов): «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей присущую особенность: она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитации государственной, а также духовно православной власти, ко всему же остальному в жизни страны она индифферентна».

Е. И. Мартынов (генерал-майор царского генштаба, военный историк): «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война — преступление, патриотизм — пережиток старины, армия — главный тормоз прогресса, военная специальность — позорное ремесло, воинская доблесть — проявление глупости и зверства…»

Ф. И. Тютчев (из письма дочери Анне (Аксаковой), 26 сент. 1867): «. Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей. Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа. А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные направления общественной мысли в России. Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней. Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты. »

А. П. Чехов: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр».

А. С. Пушкин: «Ты просвещением свой разум осветил,/Ты правды чистый лик увидел./И нежно чуждые народы возлюбил,/И мудро свой возненавидел».

Н. Я. Данилевский: «Без… народной основы так называемая интеллигенция не что иное, как более или менее многочисленное собрание довольно пустых личностей, получивших извне почерпнутое образование, не переваривших и не усвоивших его, а только перемалывающих в голове, перебалтывающих языком ходячие мысли, находящиеся в ходу в данное время под пошлою этикеткою современных».

Ф. М. Достоевский (запись к «Дневнику писателя»): «Одна из характернейших черт русского либерализма — это страшнейшее презрение к народу и взамен того страшное аристократничание перед народом (и кого же? Каких-нибудь семинаристов). Русскому народу ни за что в мире не простят желания быть самим собою. (Весь прогресс через школы предполагается в том, чтоб отучить народ быть самим собою.) Все черты народа осмеяны и преданы позору. Скажут, темное царство осмеяно. Но в том-то и дело, что вместе с темным царством осмеяно и всё светлое. Вот светлое-то и противно: вера, кротость, подчинение воле Божией. Самостоятельный склад наш, самостоятельный склад понятий о власти.

Демократы наши любят народ идеальный, отвлеченный, в отношении к которому тем скорее готовы исполнить свой долг, что он никогда не существовал и существовать не будет».

И. Л. Солоневич: «Русская интеллигенция есть самый страшный враг русского народа».

Ф. М. Достоевский («Дневник писателя», 1880): «Не говорите же мне, что я не знаю народа! Я его знаю: от него я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме еще ребенком, и Которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в “европейского либерала”».

П. Б. Струве: «В 60-х годах [XIX век — сл-к] с их развитием журналистики и публицистики “интеллигенция” явственно отдаляется от образованного класса, как нечто духовно особое. Замечательно, что наша национальная литература остаётся [XIX век — сл-к] областью, которую интеллигенция не может захватить. Великие писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев не носят интеллигентского лика… даже Герцен, несмотря на свой социализм и атеизм, вечно борется в себе с интеллигентским ликом…

…Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далёкими голосами, слившимися в какой то гул. Вместо того, чтобы этот гул претворить систематической воспитательной работой в сознательные членораздельные звуки национальной личности, интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе…»

Ф. М. Достоевский (в романе «Идиот», Евгений Павлович Радомский): «. факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе и даже одному себе; по крайней мере, об этом не было еще нигде сказано или написано. В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Во-первых, что же, и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то-есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова “любовь к отечеству” стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и. надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же время и такой, которого нигде и никогда, спокон-веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось, а, стало быть, факт этот случайный и может пройти, я согласен. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это все объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, — тем, что русский либерал есть покамест еще нерусский либерал; больше ничем, по-моему».

Н. А. Бердяев: «В русской интеллигенции рационализм сознания сочетается с исключительной эмоциональностью и слабостью самоценной умственной жизни… Сама наука и научный дух не привились у нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими. Учёные никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индефферентистами, то сама их наука считалась настоящей…»

А. А. Блок: «Я — художник и, следовательно, не либерал».

Ф. М. Достоевский (подготовительные материалы к «Подростку», 1874): «Толстой говорит:

Если, преподавая детям историю, удовлетворять патриотическому чувству, то выйдет 1612 и 1812 годы, а более ничего. Глубоко неверно и ужасно грубо: всякий факт нашей жизни [выделено мной — сл-к], если осмыслить его в русском духе, будет драгоценен детям, не потому вовсе, что мы там-то и там-то отбились, приколотили, прибили, убили, а потому, что мы всегда и везде, в 1000 лет, в доблестях наших и падении нашем, в славе нашей и в унижении нашем, были и остались русскими, своеобразными, сами по себе. Русский дух драгоценным будет. Не мысль славянофильская о том, что Россия предназначена к великой роли в будущем относительно западной цивилизации, противна западникам, а идея, одна мечта о том, что Россия тоже может подняться, быть чем-нибудь хорошим, благообразным; Россию они ненавидят — вот что прежде всего».

С. Л. Франк: «Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, кроме критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые. У нас нужны особые, настойчивые указания, исключительно громкие призывы, которые для большинства звучат всегда несколько неестественно и аффектированно… Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно и, во всяком случае, всегда приносятся им в жертву моральным ценностям… Начиная с восторженного поклонения естествознанию в 60-х годах [XIX век — сл-к] и кончая самоновейшими научными увлечениями вроде эмпириокритицизма, наша интеллигенция искала в мыслителях и их системах не истины научной, а пользы для жизни, оправдания или освящения какой либо общественно моральной тенденции… Эта характерная особенность русского интеллигентского мышления — неразвитость в нем того, что Ницше называл интеллектуальной совестью — настолько общеизвестна и очевидна, что разногласия может вызвать, собственно, не её констатация, а лишь её оценка.

…Лучи варварского иконоборчества, неизменно горящие в интеллигентском сознании…»

Ф. М. Достоевский (записная тетрадь,1881): «Кавелину. «Нет славянофилов и западников как партий».

Это неправда. Именно в последнее время образовались в партии — славянофильство, правда, едва-едва, но западничество — это партия во всеоружии, готовая к бою против народа, и именно политическая. Она стала над народом как опекующая интеллигенция, она отрицает народ, она, как вы, отрицает всякую характерную самостоятельную черту его, снисходительно утверждая, что эти черты у всех младенческих народов. Она стоит над вопросами народными: над земством, так как его хочет и признает народ; она мешает ему, желая управлять им по-чиновнически, она гнушается идеей органической духовной солидарности народа с Царем…».

А. И. Солженицын (“Образованщина”): «Интеллигенция сумела раскачать Россию до космического взрыва, но не сумела управлять её обломками. Потом, озираясь из эмиграции, сформулировала интеллигенция оправдание себе: оказался “народ — не такой”, народ обманул ожидания интеллигенции».

интервьюер: Лев Николаевич, вы — интеллигент?

Л. Н. Гумилёв: Боже меня сохрани! Нынешняя интеллигенция — это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия.

Галина Бениславская (подруга Есенина, в записке Эрлиху): «Интеллигент вы, а не человек, вот что».

Ф. М. Достоевский (А. Н. Майкову, Женева, 1868): «И вообще, все понятия нравственные и цели русских — выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте.

Всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно спаяна с Православием, Вы правы), и это совершится в какое-нибудь столетие — вот моя страстная вера. Но чтоб это великое дело совершилось, надобно чтоб политическое право и первенство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесспорно. (А наши-то либералишки проповедуют распадение России на союзные штаты. )».

А.П. Чехов о русской интеллигенции

Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, с интеллигенцией трудно ладитъ. Она утомляет («Дядя Ваня», 1896).

Россия такая же скучная и убогая страна, как Персия. Интеллигенция безнадежна; по мнению Пекарского, она в громадном большинстве состоит из людей неспособных и никуда не годных. Народ же спился, обленился, изворовался и вырождается («Рассказ неизвестного человека», 1893).

Сила и спасение народа в его интеллигенции, в той, которая честно мыслит, чувствует и умеет работать («Записные книжки», 1896-1897).

Пассажиры в поезде говорят о торговле, новых певцах, о франко-русских симпатиях; всюду чувствуется живая, культурная, интеллигентная, бодрая жизнь. («Дуэль», 1891).

Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, ученые, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком еще можно искать идеалов, так только в них, вот в этих лодырях. Взять хоть бы Фильку. За обедом оба брата все время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент» («Свистуны», 1885).

Семен и другой, Гаврила, не терпящие интеллигентности и высокомерного тона лакея в пиджаке, очень довольны замечанием барыни («Недобрая ночь», 1886).

В народе страдают от свекровей, а у нас в интеллигенции от невесток («Записные книжки», 1897).

Часы, деньги и прочее. все цело,- начал разговор Чубиков. – Как дважды два четыре, убийство совершено не с корыстными целями.
– Совершено человеком интеллигентным, – вставил Дюковский.
– Из чего же вы это заключаете?
– К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все («Шведская спичка», 1884).

Понимаешь ли, тут на пароходе существуют только первый и третий классы, причем в третьем классе дозволяется ехать одним только мужикам, то есть хамам. Если же ты в пиджаке и хоть издали похож на барина или на буржуа, то изволь ехать в первом классе. Хоть тресни, а выкладывай пятьсот рублей. К чему, спрашиваю, завели вы такой порядок? Уж не хотите ли вы этим поднять престиж российской интеллигенции? «Нисколько. Не пускаем вас просто потому, что в третьем классе нельзя ехать порядочному человеку: уж очень там скверно и безобразно» («Гусев», 1890).

Город торговый, но весьма интеллигентный. Например, э-э-э. директор гимназии, прокурор. офицерство. Недурен также исправник. Человек, как говорят, французы, аншантэ. А женщины! Аллах, что за женщины! («Первый любовник», 1886).

На описываемом спектакле присутствовала вся местная знать («становой с семьей, мировой с семьей, доктор, учитель – всего семнадцать человек). Интеллигенция поторговалась и заплатила за первые места только по четвертаку («Ярмарка», 1882).

Через пять дней на местной станции происходили торжественные проводы секретаря и педагога. Провожать собрались все интеллигенты, начиная с предводителя и кончая подслеповатым пасынком надзирателя Вонючкина («В Париж!», 1886).

Голавль. Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб, состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но тем не менее поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени. Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:
-Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен? («Рыбье дело», 1885).

Этот Ипполит Ипполитыч, еще не старый человек, с рыжей бородкой, курносый, с лицом грубоватым и неинтеллигентным, как у мастерового, но добродушным, когда вернулся домой Никитин, сидел у себя за столом и поправлял ученические карты («Учитель словесности», 1889);

За прилавком сидел сам дядя Тихон, высокий, мордастый мужик с сонными, заплывшими глазками. Перед ним, по сю сторону прилавка, стоял человек лет сорока, одетый грязно, больше чем дешево, но интеллигентно. На нем было помятое, вымоченное в грязи летнее пальто, сарпинковые брюки и резиновые калоши на босу ногу(«Осенью», 1883).

Это умная, интеллигентная пьеса, написанная отличным языкоми дающая очень определенное впечатление (Письмо М.И.Чайковскому,16 февраля 1890г.).

Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой, – сказал Белокуров и вздохнул. – Да, прекрасная, интеллигентная семья («Дом с мезонином», 1896).

Перед отъездом, кстати сказать, я был на репетиции «Федора Иоанновича». Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты (Письмо А.С.Суворину, 8 октября 1898 г.).

Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже. когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, – в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д. – и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что (Письмо Н.И.Орлову, 22 февраля 1899 г.).

Это самый обыкновенный театр, и дело ведется там очень обыкновенно, как везде, только актеры интеллигентные, очен ьпорядочные люди; правда, талантами не блещут, но старательны, любят дело и учат роли. (Письмо А.С.Суворину. 22 декабря 1902 г.Ялта.)

Сапоги хороши, только почему-то левый тесноват, и оба стучат при ходьбе, так что в них не чувствуешь себя интеллигентным человеком. Но вид у них красивый (Письмо О.Л.Книппер-Чеховой. 18 марта 1904 г. Ялта).

В настоящее время на Сахалине мы имеем уже три уездных города, в которых живут чиновники и офицеры с семьями. Общество уженастолько разнообразно и интеллигентно, что в Александровске,например, в 1888г. могли в любительском спектакле поставить«Женитьбу»: когда здесь же, в Александровске, в большие праздники,по взаимному соглашению, чиновники и офицеры заменяют визитыденежными взносами в пользу бедных семей каторжных или детей,то на подписном листе обыкновенно число подписей доходит досорока («Остров Сахалин», 1893).

Иркутск превосходный город. Совсем интеллигентный. Театр, городской сад с музыкой, хорошие гостиницы. Нет уродливых заборов,нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться (Письмо М.П.Чеховой, 6 июня 1890 г.).

Интеллигентная, или, вернее,принадлежащая к интеллигентному кругу, женщина отличается лживостью («Записные книжки», 1901).

Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди нее чужим и не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным. Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей, но. тебя тянет от нее, и тебе приходится
балансировать между культурной публикой и жильцами vis-à-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах у рейнского погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно.

Воспитанные люди должны, по моему мнению, удовлетворять следующим условиям:

1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы. Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают изэтого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Онипрощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних.

2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Ониболеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом. Так, на-пример, если Петр знает, что отец и мать седеют от тоски и ночейне спят благодаря тому, что они редко видят Петра («а если видят,то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку. Они ночей неспят, чтобы помогать Полеваевым, платить за братьев-студентов,одевать мать.

3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.

4) Они чистосердечны и боятся лжи как огня. Не лгут они даже впустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет его в глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, какдома, не пускают пыли в глаза меньшей братии. Они не болтливы ине лезут с откровенностями, когда их не спрашивают. Из уваженияк чужим ушам они чаще молчат.

5) Они не унижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ имвздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!»или: «Я разменялся на мелкую монету! Я [. ]. », потому что все этобьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво.

6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты.как знакомства с знаменитостями, рукопожатие пьяного Плевако, восторг встречного в Salon’e, известность по портерным. Они смеются над фразой: «Я представитель печати!!», которая к лицу только Родзевичам и Левенбергам. Делая на грош, они не носятся со своей папкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили. Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки. Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную.

7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой. Они горды своим талантом.

8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт. Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот, [. ] не ум, выражающийся в умении надуть фальшивой беременностью и лгать без устали. Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность, способность быть не [. ], а матерью. Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо знают, что они не свиньи. Пьют они, только когда свободны, при случае. Ибо им нужна mens sana in corpore sano (Письмо Н.П.Чехову, март-1886).

Источники:

http://maxpark.com/community/7370/content/7011512
http://0-bamov.livejournal.com/27041.html
http://kot-begemott.livejournal.com/485517.html

0 0 голоса

Рейтинг статьи